Неточные совпадения
Вронский был в эту зиму произведен в
полковники, вышел из
полка и жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа от страха, и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
Чичиков занялся с Николашей. Николаша был говорлив. Он рассказал, что у них в гимназии не очень хорошо учат, что больше благоволят к тем, которых маменьки шлют побогаче подарки, что в городе стоит Ингерманландский гусарский
полк; что у ротмистра Ветвицкого лучше лошадь, нежели у самого
полковника, хотя поручик Взъемцев ездит гораздо его почище.
Не выдержал
полковник и, поворотив коня, пустился вскачь; а Кукубенко далеко гнал его через все поле, не дав ему соединиться с
полком.
Восемь
полковников вели двенадцатитысячные
полки.
— А я, ей-богу, думал, что это сам воевода. Ай, ай, ай!.. — при этом жид покрутил головою и расставил пальцы. — Ай, какой важный вид! Ей-богу,
полковник, совсем
полковник! Вот еще бы только на палец прибавить, то и
полковник! Нужно бы пана посадить на жеребца, такого скорого, как муха, да и пусть муштрует
полки!
— За тобою, пане
полковнику! За тобою! — вскрикнули все, которые были в Тарасовом
полку; и к ним перебежало немало других.
Полковник Тарас с
полком на засаду!
— Да, может быть, воевода и сдал бы, но вчера утром
полковник, который в Буджаках, пустил в город ястреба с запиской, чтобы не отдавали города; что он идет на выручку с
полком, да ожидает только другого
полковника, чтоб идти обоим вместе. И теперь всякую минуту ждут их… Но вот мы пришли к дому.
Большая часть офицеров пила выморозки и умела таскать жидов за пейсики не хуже гусаров; несколько человек даже танцевали мазурку, и
полковник П***
полка никогда не упускал случая заметить об этом, разговаривая с кем-нибудь в обществе.
«Да, ты колокол», — говорил, проходя мимо,
полковник П*** пехотного
полка.
Это было торжественное открытие вековой Сухаревки. Сухарева башня названа Петром I в честь Сухарева, стрелецкого
полковника, который единственный со своим
полком остался верен Петру во время стрелецкого бунта.
— Он, батюшка!.. Кому же, окромя его — варвара!.. Я, батюшка, Михайло Поликарпыч, виновата уж, — обратилась она к
полковнику, — больно злоба-то меня на него взяла: забежала в Петрушино к егерю Якову Сафонычу. «Не подсидишь ли, говорю, батюшка, на лабазе [Лабаз — здесь полати в лесу,
полок или помост на деревьях, откуда бьют медведей.]; не подстрелишь ли злодея-то нашего?» Обещался прийти.
— Он у меня, ваше превосходительство, один! — отвечал
полковник. — Здоровья слабого… Там, пожалуй, как раз затрут… Знаю я эту военную службу, а в нынешних армейских
полках и сопьется еще, пожалуй!
Подполковник Рафальский, командир четвертого батальона, был старый причудливый холостяк, которого в
полку, шутя и, конечно, за глаза, звали
полковником Бремом.
Кто-то издали подал музыке знак перестать играть. Командир корпуса крупной рысью ехал от левого фланга к правому вдоль линии
полка, а за ними разнообразно волнующейся, пестрой, нарядной вереницей растянулась его свита.
Полковник Шульгович подскакал к первой роте. Затягивая поводья своему гнедому мерину, завалившись тучным корпусом назад, он крикнул тем неестественно свирепым, испуганным и хриплым голосом, каким кричат на пожарах брандмайоры...
— Что вы мне очки втираете? Дети? Жена? Плевать я хочу на ваших детей! Прежде чем наделать детей, вы бы подумали, чем их кормить. Что? Ага, теперь — виноват, господин
полковник. Господин
полковник в вашем деле ничем не виноват. Вы, капитан, знаете, что если господин
полковник теперь не отдает вас под суд, то я этим совершаю преступление по службе. Что-о-о? Извольте ма-алчать! Не ошибка-с, а преступление-с. Вам место не в
полку, а вы сами знаете — где. Что?
Осадчий славился, как и
полковник Шульгович, не только в
полку, но и во всей дивизии своим необыкновенным по размерам и красоте голосом, а также огромным ростом и страшной физической силой.
— Нехорошо-с, — начал командир рычащим басом, раздавшимся точно из глубины его живота, и сделал длинную паузу. — Стыдно-с! — продолжал он, повышая голос. — Служите без году неделю, а начинаете хвостом крутить. Имею многие основания быть вами недовольным. Помилуйте, что же это такое? Командир
полка делает ему замечание, а он, несчастный прапорщик, фендрик, позволяет себе возражать какую-то ерундистику. Безобразие! — вдруг закричал
полковник так оглушительно, что Ромашов вздрогнул. — Немысленно! Разврат!
В половине одиннадцатого приехал полковой командир. Под ним был огромный, видный гнедой мерин, весь в темных яблоках, все четыре ноги белые до колен.
Полковник Шульгович имел на лошади внушительный, почти величественный вид и сидел прочно, хотя чересчур по-пехотному, на слишком коротких стременах. Приветствуя
полк, он крикнул молодцевато, с наигранным веселым задором...
В мирное время
полковник держал дочь при себе, переходя с
полком с одних зимних квартир на другие.
— Потери только, потери ужасные, — сказал
полковник тоном официальной печали: — У меня в
полку 400 человек выбыло. — Удивительно, как я жив вышел оттуда.
— Семен Нефердов, подполковник Н. пехотного
полка. Вы немножко потерпите,
полковник, а то этак нельзя, я брошу, — говорил третий, ковыряя каким-то крючком в голове несчастного подполковника.
Кар потерял вдруг свою самонадеянность. С донесением о своем уроне он представил Военной коллегии, что для поражения Пугачева нужны не слабые отряды, а целые
полки, надежная конница и сильная артиллерия. Он немедленно послал повеление
полковнику Чернышеву не выступать из Переволоцкой и стараться в ней укрепиться в ожидании дальнейших распоряжений. Но посланный к Чернышеву не мог уже его догнать.
— Здесь стоит
полк московского ополчения, ваше благородие, и
полковник приказал, чтоб всех проезжих из Москвы, а особливо военных, провожать прямо к нему.
Один
полк, бывший под начальством Сверта, отстал; татары напали на него, разбили совершенно и взяли в плен самого
полковника с несколькими знаменами.
Еще при царе Феодоре, незадолго до его кончины (в апреле 1682 года), стрельцы одного
полка били челом на своего
полковника Семена Грибоедова «в несправедливом порабощении и немилостивом мучительстве».
Столь же неосновательными оказались и другие рассказы о детстве Петра, например о том, как, ради его храбрости, заведен был особый Петров
полк в зеленом мундире и Петр, еще трехлетний младенец, назначен был его
полковником; как Петр боялся воды и преодолевал свою боязнь; как он, будучи десяти лет, являлся пред сонмищем раскольников и грозно препирался с ними и пр.
Так как я приехал с целью поступить в какой-нибудь
полк и побывать на войне, то седьмого мая, в четыре часа утра, я уже стоял на улице в серых рядах, выстроившихся перед квартирой
полковника 222-го Старобельского пехотного
полка.
Ровно за десять лет оставил я их офицерами Измайловского
полка: Мартынов был
полковником, служакой, а Воропанов — капитаном, вовсе фрунтовой службы не знающим, потому что всегда находился адъютантом у полкового командира.
Из поручика или штабс-капитана Измайловского
полка он сделался
полковником, флигель-адъютантом и одним из самых близких людей к царствующему императору…
Его ясновельможность, наш пан
полковник, после трех-четырех банкетов у батеньки описанным порядком, начал уважать батеньку, хотел вывести его в сотники, потому, что батенька были очень богаты как маетностями, так вещами и монетою; так-де, такой сотник скомплектует сотню на славу и весь
полк закрасит.
У батеньки был большой приятель, армейский — не пан, а господин
полковник, по соседству квартировавший у нас с
полком.
К моему особенному счастью, его высокоблагородия господина
полковника в то время, за отъездом в Киев, при
полку не находилось, а попала моя бумага по какому-то случаю господину премьер-майору. Он призвал меня к себе и долго уговаривал, чтобы я служил, прилежал бы к службе и коль скоро успел бы в том, то и был бы произведен в «фендрики» (теперь прапорщики), а там бы, дескать, и дальше пошел.
Бригадир. И я не ведаю… о чем бишь… да, о секунд-майоре. Он был мужик предорогой; целый
полк знал, что жена его любила нашего
полковника, подполковника, премьер-майора, или, лучше сказать, все ведали, что из наших штаб — и обер-офицеров не любила она одного его; а он, собачий сын, и мыслить не хотел, чтоб она кроме его кого-нибудь полюбить могла.
Вдруг оживился круг дворянский;
Губернских дев нельзя узнать;
Пришло известье:
полк уланский
В Тамбове будет зимовать.
Уланы, ах! такие хваты…
Полковник, верно, неженатый —
А уж бригадный генерал,
Конечно, даст блестящий бал.
У матушек сверкнули взоры;
Зато, несносные скупцы,
Неумолимые отцы
Пришли в раздумье: сабли, шпоры
Беда для крашеных полов…
Так волновался весь Тамбов.
Болботун (по телефону). Командир першей кинной дивизии
полковник Болботун… Я вас слухаю… Так… Так… Выезжаю зараз. (Галаньбе.) Пан сотник, прикажите швидче, вси четыре
полка на конь! Подступы к городу взяли! Слава! Слава!
— Человек он добрый, только слаб ужасно. В одном
полку со мной служил;
полковник прямо ему предложил, чтобы он по своей слабости оставил службу. Товарищи стали обижаться, ремарку делает на весь
полк.
Павел Петрович Мартынов [Мартынов Павел Петрович (ум. в 1838 г.) —
полковник, земляк и приятель С. Т. Аксакова.], родной брат Мартынова, часто бывавшего у Рубановских, служивший в Измайловском
полку, при первом свидании открыл мне глаза: старик Рубановский и двое гостей, о которых я сейчас говорил, были масоны, или мартинисты, а А. Ф. Лабзин, о котором я часто слыхал, был великий брат и начальник этой секты.
Остальные были все военные того же
полка и два штаб-офицера:
полковник и довольно толстый майор.
— Из деревни стрельбы не слыхать. Командир
полка говорит: «Ну, ребята, струсил япошка, удрал из деревни! Идем ее занимать». Пошли цепями, командиры матюкаются, — «Равняйся, подлецы! Не забегай вперед!» Ученье устроили; крик, шум, на нас холоду нагнали. А он подпустил на постоянный прицел да как пошел жарить… Пыль кругом забила, народ валится.
Полковник поднял голову, этак водит очками, а оттуда сыплют! «Ну, ребята, в атаку!», а сам повернул коня и ускакал…
Показали ему розеолы, — «неясны»; увеличенную селезенку, — «неясна»… А больные переполняли околоток. Тут же происходил амбулаторный прием. Тифозные, выходя из фанзы за нуждою, падали в обморок. Младшие врачи возмутились и налегли на старшего. Тот, наконец, подался, пошел к командиру
полка.
Полковник заволновался.
В Кракове начальствовал
полковник Штакельберг, преемник Суворова по командованию Суздальским
полком. Он был храбрый офицер, но слабохарактерный, больной и любящий покой человек. Александр Васильевич был очень недоволен, что его детище досталось лицу, которое, кроме личной храбрости, не имело с ним, Суворовым, ничего общего.
Молодой Хрущев почему-то сразу полюбился «нелюдиму-полковнику», как прозвали Антона Антоновича в
полку, он обласкал его и пригласил бывать у себя.
Гренадерская рота Преображенского
полка получила название «лейб-кампании», капитаном которой была сама императрица, капитан-поручик в этой роте равнялся полному генералу, поручик — генерал-лейтенантам, подпоручик — генерал-майорам, прапорщик —
полковнику, сержант — подполковникам, капрал — капитанам, унтер-офицеры, капралы и рядовые были пожалованы в потомственные дворяне; в гербы их внесена надпись «за ревность и верность», все они получили деревни и некоторые с очень значительным числом душ.
— Самодур, совсем самодур, я недавно слышал, — говорил Кудрин, — армейского
полковника одного чуть ли не за три тысячи верст отсюда
полк его расположен, вдруг в Петербург вызвал.
— Кроме одного,
полковник. Деньги княжескому управителю
полк платить не будет, потому что их плачу я. Это мое грустное право.
Ударили сбор;
полки построились в лощине у самой мызы. «Фельдмаршал, проезжая их, изъявлял офицерам и рядовым благодарность за их усердие и храбрость, обнадеживал всех милостию и наградою царского величества; тела же храбрых
полковников, убитых в сражении: Никиты Ивановича Полуектова, Семена Ивановича Кропотова и Юрья Степановича Лимы, также офицеров и рядовых, велел в присутствии своем предать с достойною честию погребению» [Подлинные слова из Дополн. к Деян. Петра I. Кн. 6, стр. 13.].
Полковник Гарницкий с 3 ротами 22
полка должен был произвести демонстрацию на Макумензы и обеспечивать отступление Лечицкого по выяснении сил противника.
Барон Фридерикс,
полковник Измайловского
полка, прибыл из Таганрога с депешею генерала Дибича. Эта депеша, адресованная: «Его величеству императору, в собственные руки», — имела на конверте подпись: «Очень нужное».
Что до моего воеводства, то я имею уже
полковников из поляков, служивших в русских
полках, надежных по своему патриотизму, уму, знанию военного дела.